21-22 сентября 1941 года — мощная атака люфтваффе на Кронштадт
Сентябрьские дни 1941 года – одни из самых страшных страниц военной истории города. Налеты на Кронштадт в сентябре 1941-го были мощными как никогда: гитлеровцы решительно атаковали остров Котлин с воздуха, рассчитывая уничтожить основные силы Балтийского Флота.
О героических событиях тех дней войны писала старейший краевед Кронштадта Лидия Токарева:
«21 сентября 1941 года. Это было воскресенье. Изумительно прекрасный, тёплый осенний день. Взошло солнце. И всем, кто бодрствовал в эти минуты, кто находился уже на своих постах, открылась нежная красота скромной природы нашей местности. Люди смотрели и не могли насмотреться на море, на небо, на золотую парчу осеннего наряда садов и парков, дышали и не могли надышаться исполненным утренней свежести, бодрящим морским воздухом.
Но недолго наслаждались кронштадтцы сиянием чудесного раннего утра: в 8 часов 10 минут послышались гудки, отдельные разрывы зенитных снарядов; завыли сирены. Все взоры обратились к горизонту. И тут многим стало не по себе. Чёрные тучи самолётов, отмеченных уже хорошо знакомыми крестами, неотвратимо надвигались на город…
Дежурные МПВО насчитали тогда около четырёхсот самолётов в небе Кронштадта. Это были, в основном, «Юнкерсы-87» и «Юнкерсы-88» — новейшие типы пикирующих бомбардировщиков люфтваффе.
Сотни зенитных орудий и пулемётов открыли бешеный огонь. Вражеские самолёты заметались, кто куда, о прицельном бомбометании по Кронштадту не могло быть и речи. Но бомбы летели. Как капли весеннего дождя, пронизывая толщу воздушных масс, летели на головы людей, на дома, на сады, на парки, на заводские корпуса, на школы, на больницы, на детские сады, одним словом, на город. Те самые, фюрерские, тысячекилограммовые…
Когда, много лет спустя, в районе улицы Урицкого, была обнаружена одна такая неразорвавшаяся бомба, то её со всеми предосторожностями, отвезли взрывать за форт Александр Шанец. И там, отступив в море, взорвали. Это было в полдень. Только что прогремел выстрел полуденной пушки. И, вдруг, несколько минут спустя, снова выстрел. Многие недоумевали: что это? Почему? Нет, кажется, это вовсе не выстрел? Грянуло так сильно, что во всех окнах городских домов звякнули стекла. Бомба была взорвана в семи километрах от города, а грохот прокатился по всему Кронштадту. Вода на месте взрыва поднялась фонтаном высотой в сто сорок метров!
И вот такие бомбы, как эта, вздымая горы земли и обломков, падали так кучно, что даже теперь, спустя более шестидесяти лет, об этом невозможно вспоминать без содрогания. Каждый раз, перед наступлением очередного сентября, сердце сжимается, душа ноет, и страшная тяжесть наваливается на сердце. Проходя те места, где были прямые попадания в дома, невольно замедляешь шаг, и мурашки бегут по спине… Так вспоминаю этот день не одна я. О таких же чувствах мне говорили многие, кто пережил блокаду и помнит тот страшный сентябрьский день.
Да, это было очень страшно. Небо было чёрным, дышать совершенно невозможно: воздух перемешан с землёй и осколками стекла, со щепками, с частицами взрывчатых веществ, которыми были начинены бомбы. Кругом всё гудит, свистит, валится, рушится. Целиком падали рамы окон, срывались крыши с домов — или внутрь, или прямо на улицу. То здесь, то там вспыхивали огни пожаров или били фонтаны воды из пробитых водопроводных труб.
Город окутался дымом, пламенем, гарью, тучами поднятой в воздух земли. Это была грозная, страшная, величественная феерия. И те, кто видел со стороны, что происходит с Кронштадтом, были уверены, что в городе не осталось в живых никого…
А самолёты, один за другим, заходили в пике и с воем выходили из него. И тогда слышался дикий, пронзительный, рвущий душу свист бомбы. Взрывы уже никто слышать не мог: они сливались с раскатами морской дальнобойной артиллерии, которая непрерывно вела бой: и сама отбивалась, и вела огонь по войскам противника, которые продолжали рваться к своей цели, не считаясь ни с какими потерями.
А когда огонь стихал на какое-то мгновение, слышалась звонкая музыка — это падали осколки зенитных снарядов, с шипением вонзаясь в почву…
О, этот день, 21 сентября 1941 года! Казалось, ему не будет конца! Массовая гибель людей, грандиозные разрушения, боль, страх, ужас. Многие уже перестали ждать сигнала отбоя воздушной тревоги — казалось, его не будет уже никогда. Но каждый на своём месте, каждый делает своё дело; старались превозмочь страх за себя и за своих. Главными в тот день были чувство долга и ненависть к фашистам. В тот день начисто было забыто, что надо пить, есть. Многие поседели в тот день, не раз прощались с жизнью. И многие, впервые в жизни, исповедовались, раскрывали друг другу свои души, просили прощения за причинённое некогда зло. И сколько обетов было дано. И Богу, и себе самим, и другим — на тот случай, если удастся в этом аду уцелеть и остаться в живых. Никогда…Никогда… Никогда…
С мольбой, с отчаянной надеждой всматривались люди в чёрное, полыхающее багровым огнём, злое небо, а оттуда, с отвратительным, душераздирающим визгом летели и летели новые и новые бомбы, такие же серебристые, каплевидные.
Люди боролись с огнём, разбирали завалы, оказывали помощь пострадавшим и спасали материальные ценности. В военном порту грузились боеприпасами баржи, которые регулярно доставлялись на морские форты и на корабли. Не замирала жизнь и в цехах Морского завода. Все, взрослые и дети, были на своих местах, и каждый выполнял свой долг до конца.
С моря пришла тяжёлая весть: погиб эсминец «Стерегущий», накрытый серией бомб. Но самым ужасным было в тот день известие о повреждениях, причинённых военно-морскому госпиталю: три прямых попадания! Обрушилась северо-западная часть корпуса. Около сотни погибших, заваленных под обломками. Погибло и много врачей, а к воротам госпиталя везут, несут раненых, кого — на носилках, а кого — и просто на скрещённых руках; и сами раненые, кое-как перевязанные, бредут, ползут к спасительным стенам. Хотя стены эти, того и гляди, тоже рухнут. Около двух десятков прямых попаданий на Морском заводе, в Арсенале. Там в один момент стало так страшно, что даже была подана команда по радио: «Спасайся, кто может!». Пострадал Петровский док, несколько кораблей, несколько фортов Кронштадтской крепости…
Воздушная тревога продолжалась восемнадцать с половиной часов!
И когда, наконец, прозвучали по радио горны, подавая сигнал «отбой воздушной тревоги», многие даже не могли поверить, думая, что это у них звуковая галлюцинация. Люди выходили из укрытий, изумляясь: как смогли уцелеть? Обнимались, припадая друг другу на грудь, отирали слезы на глазах, и только одно слышалось вокруг: «Живы!», «Живы!», «Живы!», «Живы!».
Измученные до предела кронштадтцы стали устраиваться на ночь. Оставаться в разбитых домах было просто невозможно: они стали чуждыми, враждебными и ненужными. Всех тянуло к людям. И все опять пошли по своим бомбоубежищам, где был свет, вода, тепло и какое-то общество.
Ждали нового налёта. Но ночь прошла спокойно, и только до самого утра били пушки «Марата».
Вновь встало солнце. И вновь было чудесное, радостное утро, и вновь прилетели «они»…
22 сентября. Первая тревога была объявлена в 8 часов 14 минут. На подходе к Кронштадту — 42 «юнкерса». На территории Морского завода разорвалось двадцать бомб. Из них — двенадцать прямых попаданий. Повреждена плавбаза «Смольный», эсминцы «Грозный» и «Смольный», подводная лодка, стоявшая в доке, несколько тральщиков и множество других объектов. Были и человеческие жертвы. Но после отбоя ремонтники сразу же приступили к восстановительным работам.
Не менее трудной была обстановка и на море. Западнее острова Котлин сражались катерники Краснознамённого Балтийского флота. Они провожали и встречали подводные лодки, ставили новые минные поля, атаковали вражеские суда, мешавшие движению наших кораблей и отражали бесчисленные атаки с воздуха».
Лидия Токарева
По материалам газеты «Кронштадтский вестник»
